Винцест кинк-фест

[protivnaya]

Участвовала в кинк-фесте Винцеста
Было круто, мне понравились многие исполнения и совершенно покорила одна заявка!
Ее исполнили шесть раз
Два раза я, потому что первое исполнение заказчику не очень понравилось. Кстати, заказчика люблю, он создал очень вдохновляющую заявку
2.43

Текст заявки

АУ. Джон алкоголик и сутенер. Торгует совсем юным Дином и готовит к тому же Сэма.
Винцест на фоне такой жизни - единственное светлое, что есть у братьев. Хорошо бы вывести все к ХЭ или открытому финалу с надеждой.

Все небечено, во втором рейтинг R, в первом - ангст, везде ООС
На свой страх и риск

Исполнение раз

Все тело ломит, к горлу периодически подступает противная волна тошноты и отвращения к самому себе. В мыслях яркими болезненными вспышками вплывают воспоминания о липких прикосновениях и омерзительной похоти какого-то мужчины. Дина выворачивает наизнанку, и мелко-мелко трясутся руки, и стучит в голове так, что парню приходится прислониться к грязной стене в подворотне, чтобы не упасть.
Он хрипло дышит и брезгливо морщится при каждом вдохе, ощущая стойкий запах пота и спермы чужого человека на самом себе. Безумно хочется помыться и, если будет возможность, нормально поесть. А еще хочется увидеть брата, посмотреть в светлые глаза на узком худом лице и немного расслабиться, поняв, что все в порядке.
Дин, все еще чувствуя легкую тошноту, торопливо идет по темному переулку в сторону дома, засовывает руки в карманы на ходу, пытаясь согреться, и нащупывает смятые стодолларовые купюры. Сегодня ему везет: за доставленное удовольствие два клиента дали денег больше, чем договаривались с сутенером, и теперь у Дина есть шестьдесят баксов, которые можно потратить на себя. При мыслях об удовольствии снова мутит, и парень стискивает зубы, сдерживая ненависть к отцу и новую волну отвращения к себе и, заодно, к обрюзгшим извращенцам, которые лапают подростков за деньги.
В подъезде еще холоднее, чем на улице, пальцы не слушаются, и Дин матерится сквозь зубы, пытаясь открыть дверь как можно тише. Он отчаянно надеется, что отец уже напился достаточно и спит. Тогда можно будет пройти тихонько сразу в комнату, лечь рядом с братом на узкую кровать и пообещать маленькому Сэмми, что завтра в честь его дня рождения они пойдут развлекаться, ведь у Дина есть деньги. Становится странно-больно где-то в груди, когда Дин вспоминает, что уже завтра совсем мальчишке Сэму исполнится четырнадцать. Именно столько было самому Дину, когда отцу пришла в голову гениальная идея зарабатывать на сыне. Больше всего парень боится, что брата ждет то же, что и его.
Толкнув дверь, он входит в квартиру и бесшумно раздевается, бросая прямо на пол слишком большую для него куртку. Из кухни доносится пьяное бормотание Джона, и надежды на спокойный вечер стремительно рушатся.
- Диииин? – хрипло зовет мужчина, захлебываясь кашлем.
Винчестер идет на голос и замирает в дверном проеме, с омерзением глядя на того, кого давно терпеливо ненавидит. Перед отцом на столе стоит бутылка виски и наполненная старыми окурками пепельница, в кухне пахнет крепко алкоголем и дымом, который мешает нормально дышать.
- Ты деньги принес? – пытаясь сосредоточить мутный взгляд на сыне, слишком громко спрашивает Джон, и Дин с трудом сдерживает замечание, ведь Сэм наверняка уже спит.
Его тщательно скрытое под непроницаемой маской равнодушия раздражение становится еще сильнее, когда отец прямо при нем жадно прикладывается к бутылке, позволяя дешевому разбавленному виски течь по подбородку. Дина передергивает, и он зло швыряет на стол засаленные купюры.
Джон смотрит на них некоторое время, словно пересчитывая, и Дин поворачивается к двери, чтобы запереться в комнате, наплевав на вожделенный душ.
- А ну стой! – приказывает отец в самый последний момент, и слышится скрип отодвигаемого стула. – Ты как с отцом себя ведешь? – парень беззвучно чертыхается и пытается сдержаться.
Привычку Джона воспитывать сыновей по пьяни Дин ненавидит почти также сильно, как самого Джона. И сегодня, после того, как его поимели несколько раз на грязные деньги, которые отец непременно пропьет, наплевав на день рождения Сэма, Дин не намерен молча терпеть нравоучения.
На плечо опускается широкая ладонь, и парень резко оборачивается, оказавшись лицом к лицу с родителем. Резкий, душный запах перегара и пота, морщинистое лицо с обвисшей кожей и поддернутый пьяной дымкой взгляд – во всем этом Дин уже много лет не видит того улыбчивого мужчину, которым был отец до смерти мамы.
- Извинись, - хрипит Джон и надавливает сыну на плечо так, словно пытается заставить его встать на колени. После сотен минетов, которые Дину пришлось сделать клиентам, этот жест заставляет ярость вспыхнуть где-то внутри и застилает глаза.
- Да пошел ты! – выплевывает Винчестер в лицо отцу, скидывая с себя тяжелую руку.
- Ах ты неблагодарный ублюдок, - рычит Джон и наотмашь бьет сына по лицу.
Дин отшатывается и ощущает на губах солоноватый привкус горячей крови, в висках ломит от боли, и ярость превращается в холодную, направленную злость. Парень сжимает кулак так крепко, что ногти впиваются в ладонь, и поднимает голову, не обращая внимания на то, что комната все еще плывет перед глазами. Он выкидывает кулак вперед, со всей силы, вкладывая все, что накипело, все, что скрывалось в душе уже давно, но в этот момент слышит за спиной протестующий мальчишеский крик, и удар идет в сторону, почти не задев отца.
Джон сдавленно матерится, отталкивая от себя сына, шипит проклятья и обещания выпороть, крепко держа за грудки и брызгая слюной, позволяет упасть на грязный пол и безжалостно пинает в живот напоследок. Дин едва слышно всхлипывает от боли, лежа на полу, и боковым зрением замечает, как мужчина забирает со стола деньги и идет к выходу, задев плечом долговязого Сэма, который испуганно вжимается в стену, чтобы пропустить отца.
Едва захлопывается входная дверь, мальчишка подбегает к брату, неловко пытаясь вытереть узкими ладошками кровь с его лица. Дин мягко отстраняет его и с трудом встает, уже не пытаясь скрыть боль и глухое отчаяние. Какой смысл претворяться, если рядом только Сэм, которому можно доверить все.
- Пойдем, - умоляюще зовет братишка, обнимая старшего за плечи, и ведет его в ванную.
Тонкая струя горячей воды смывает кровь, пот и мерзкий запах перегара и спермы. Сэм помогает брату мыться, сидя рядом на бортике старой ванны, неуверенно и немного смущаясь проводит пальчиками по его мокрой спине и жалостливо вздыхает, обрабатывая разбитые губы.
Дин находит в себе силы для короткой улыбки, чувствуя, как по телу разливается приятное ощущение тепла и заботы. Он даже смеется, когда Сэм, лукаво поглядывая из-под вихрастой челки, щекочет его и встает на цыпочки, чтобы вытереть влажные после душа волосы полотенцем. Дин отмечает, что уже совсем скоро Сэмми догонит его по росту, но, Дин уверен, все равно останется таким же мальчишкой – любознательным и неунывающим. Он будет утешать старшего брата после особенно трудных дней, безудержно искать оправдания отцу, постепенно взрослеть и понимать, что оправданий никогда не было… Дину становится страшно и тошно, когда он задумывается об их будущем. Меньше всего на свете он хочет, чтобы его маленький смышленый Сэмми жил здесь, в грязной квартире полузаброшенного дома, питался фаст-фудом и боялся отца. Каждый день он обещает себе, что что-нибудь придумает, но все идеи разбиваются об ежедневную необходимость просто выживать и искать деньги на еду, учебу брата и оплату квартиры, пусть даже продаваясь на улицах.
Они выходят из ванной, и Сэм привычно тянет брата в комнату, просит лечь рядом, побыть с ним, пока он не уснет. Дин знает, что останется в постели младшенького до утра, потому что так теплее, проще, и потому что они привыкли всегда быть настолько близко, насколько это только возможно.
- Завтра кто-то станет старше, - тихонько напоминает Дин, когда брат перестает возиться под одеялом и устраивается у него на плече, щекоча горячим дыханием кожу у уха.
Сэмми молчит, только сопеть начинает сильнее и еще крепче обнимает, срывая тихий стон с губ – ребра все еще ломит от пинка.
- Хочешь, сходим куда-нибудь? – предлагает Дин, продолжая терпеть легкую, добрую боль, которую причиняют цепкие объятья тонких рук.
Братишка приподнимается на локте, пытаясь в темноте разглядеть лицо старшего, и некоторое время упрямо молчит, как будто надеясь, что он перестанет ждать ответа.
- Я уже не маленький, Дин, - уверенно произносит он наконец, а Дин и так знает – не маленький. – Я знаю, чем ты зарабатываешь нам на жизнь, - как будто смущаясь, признается он, но для Дина и это не новость, потому что не догадался бы за столько лет только идиот, а Сэмми отнюдь не идиот, и всегда смотрит так проницательно, словно видит насквозь. – И я не хочу здесь жить, Дин, - голос мальчишки срывается, и он беззвучно хлюпает носом, стараясь не показывать свою слабость.
Дина захлестывает жалость к брату, к себе, злость на отца и горькое отчаяние. Он тоже не хочет здесь жить, и, будь он один, давно бы сбежал, но не тащить же с собой в подворотни и подвалы тринадцатилетнего подростка, которому нужно нормально есть и хорошо учиться.
- Мы что-нибудь с этим сделаем, - обещает он уже не только себе, но и брату, и понимает, что это обещание просто обязан сдержать.
Сэмми благодарно кивает и снова ложится, принимаясь, мягко, уверенно, до мурашек по коже поглаживать синяки на животе брата, словно забирая своими прикосновениями боль. Они дышат хрипло, им обоим так легче – делить все пополам. Уставший, измотанный Дин засыпает сегодня первым, прижав в себе мальчишку, и Сэмми осторожно, чтобы не разбудить, поднимает голову, целует его в уголок разбитых губ и тихо молит то ли самого Дина, то ли Бога, в которого брат не верит, чтобы они никогда не расставались. Сквозь сон Дин чувствует солоноватый привкус слез и про себя снова клянется то ли Сэму, то ли Богу, в которого не хочет верить, что выберется из этой жизни и обязательно вытащит Сэмми.

Исполнение два

Горячая духота не спадает даже к вечеру, в воздухе тяжело повисает жара, опаляющая, обжигающая, смешивающая мысли с чувствами. Вспотевшее в раскаленном дне тело ломит от этой жары, усталости и мерзкого чувства собственного унижения. Дин с силой проводит ладонью по лицу, неосознанно пытаясь стереть из мыслей, из расплавленного июльской духотой сознания горечь. Хочется под ледяной душ, который смоет с него остатки спермы и похотливо-липкие прикосновения, и почистить зубы, чтобы избавиться от чужого вкуса, но это вторично. Гораздо сильнее хочется ударить кого-нибудь, чтобы унять нездоровую дрожь в руках и дать выход клокочущей внутри ярости. Дин даже знает, кого именно, но терпеливо сжимает ладони в кулаки, сдерживаясь, потому что безнадежно понимает – бесполезно.
- Ты не можешь! – хрипло повторяет он и нервно облизывает губы, собирая языком бисеринки соленого пота. – Он же еще ребенок… - Дин готов умолять, плакать, он даже встанет на колени, как перед клиентами, что угодно сделает, чтобы уберечь Сэмми.
- Ты тоже был ребенком, - жестко напоминает пьяный отец, пересчитывая забранные у Дина купюры. – И нам нужны деньги.
У Джона мутный взгляд и мелко трясутся руки то ли от похмелья, то ли от жадности. Дин с отвращением смотрит за того, кто давно уже стал лишь подобием мужчины.
- У меня не было старшего брата, который зарабатывал бы, - парирует он. – И деньги нужны тебе, а не нам! – Дин не договаривает, вовремя опомнившись, и инстинктивно отдергивается в сторону, зная, что отец не поскупится на побои, если решит, что сын ведет себя недостаточно уважительно.
Боли он не боится уже давно, но за парня с разбитым лицом или синяками по телу вряд ли кто-то заплатит.
- Объясни все Сэму, - приказывает Джон, смотрит тяжелым, почти давящим взглядом, и протягивает Дину одну из банкнот. Дину тошно. От крепкого запаха сигарет и дешевого виски, от ощущения собственной беспомощности, от захлестывающего отчаяния и от осознания того, что отец решил продавать его младшего брата так же, как когда-то продал впервые его.
Дину хочется кричать, срывая голос, потому что так нельзя, потому что это же Сэмми с острыми коленками, это же еще неуклюжий долговязый мальчишка с понимающим взглядом из-под непослушной челки.
- Ненавижу, - выплевывает Дин, забирая у отца часть тех денег, что он сам заработал, молча снося омерзительные ласки посторонних мужчин. Джону почти плевать, что сыновья презирают его. Гораздо важнее, что один из них каждый день почти приносит деньги, а скоро будет приносить и второй. Он смотрит вслед быстро уходящему парню и вздыхает, понимая, что теперь его возненавидят еще сильнее.

Захлопнув за собой входную дверь, Дин разувается и прислушивается к звенящей тишине дома. Слышно, как на кухне лениво капает из подтекающего крана вода, как в дальней комнате шуршит бумагами сквозняк… слышно сопение упрямца-брата из их спальни. Дин усмехается одними губами и идет в комнату, шлепая босыми ногами по стертому паркету и снимая на ходу влажную немного футболку. В квартире чуть прохладнее, чем на улице, и дышится сравнительно легче. А еще тут Сэм, и это самое важное.
- Привет, - кивает парнишка, не отрываясь от зачитанной со всех сторон книги.
Дин стоит в дверном проеме, прислонившись к косяку, и разглядывает брата задумчиво, прищурившись, словно изучая еще тщательнее и так знакомое тело: непослушные каштановые волосы, мягкие и шелковистые, которые приятно перебирать по ночам, очаровательные ямочки на щеках и спокойный, внимательный взгляд. Дина бросает в дрожь при мысли, что кто-то чужой, такой же мерзкий, как его клиенты, будет прикасаться к брату, целовать и гладить. О том, что все будет гораздо серьезнее и поцелуями дело не ограничится, он предпочитал не вспоминать.
- Привет, - садясь рядом на кровать, тихо говорит Дин, и Сэм поднимает голову, слыша в голосе брата холодную надломленность, обреченность. Смотрит выжидающе, ждет объяснений, а Дин просто не может подобрать слов. Хочется уберечь самого родного, близкого человека от всего: от проблем их жизни, от алкоголика-отца, от тех извращенцев, которые одобрительно глянут на молодое красивое тело и посадят брата в машину, отдав сто баксов.
- Трудный день, - бессвязно отвечает на немой вопрос Дин и откидывается на постели, убеждая себя, что будет еще время и найдутся нужные слова. Сам не верит в это, понимая, что никогда не сможет сказать брату правду.
Сэм хмурится, и от этого между бровями появляется морщинка, которую хочется разгладить, стирая с его лица печаль. Дин тянет руку к его лицу, бездумно, по привычке, просто желая ощутить пальцами мягкость кожи. Сэм подставляется под прикосновение, вздыхает горячо, обжигая запястье дыханием, и Дин пропускает момент, когда жар от летнего дня переходит в жар от томного, едва ощутимого пока возбуждения. Сэм целует брата короткими, быстрыми поцелуями от ладони к ключице, а потом упирается лбом ему в плечо и ложится рядом, молча прижимаясь к разгоряченному телу.
- Точно все в порядке? – шепот почти не различим, а от легкого движения губ где-то рядом с шеей Дину резко становится душно.
Сэм всегда неуловимо чувствовал настроение брата, казалось, впитывал его эмоции, очень часто забирая себе усталость и боль лаской. Предоставленные самим себе с самого детства, они рано открыли этот способ утешения и поддержки. Он казался простым и естественным, ведь это было так приятно. А позже, уже после того, как Дин впервые вышел на дорогу, менять что-то становится поздно. Да они и не хотят менять. Им проще выражать свою любовь так: прикосновениями, безмолвной нежностью, объятьями, а последнее время все чаще – глубокими, отнюдь не братскими поцелуями, гортанными стонами в подушку и жаркими часами наедине, пока нет отца.
И сейчас чуткий, заботливый, так рано повзрослевший Сэм смотрит внимательно, словно насквозь видит, что что-то гнетет брата, отчаянно хочет помочь. Знает, как помочь, уверенно наклоняется и проводит языком по обнаженной груди, неторопливо целуя соленую от пота кожу. Вкус Дина горчит на губах и от него кружится голова. Сэм знает сейчас, что это неправильно, но запретить себе это уже не может. Это же Дин – тот самый старший брат, который покупал когда-то мороженое, защищал от отца, заставлял учить уроки, а потом стал исчезать надолго, возвращаясь усталым и измученным. Его тогда хотелось жалеть, безумно хотелось показать, что он по-прежнему старший, нужный, сильный и самый любимый. Сэм показывал тогда и показывает до сих пор, уже став взрослым и поняв, куда уходит брат.
- Сэм, не надо, - хрипло просит Дин севшим голосом и пытается отстраниться от губ и рук. Ему не хочется, чтобы Сэм прикасался к нему после всех тех мужчин, не хочется марать брата запахом чужих тел, который все еще на нем.
– Мне надо в душ, - упрямо шепчет он, но тело неподвластно разуму, и Дин выгибается навстречу поцелуям, запускает пальцы в длинные темные волосы брата, притягивая его к себе еще ближе, дышит часто и прерывисто. Их обоих отчаянно ведет от простых ласк, Дину хочется уже кричать в голос от горячих губ в самом низе живота, а Сэму – тихо стонать от ощущения теплых в волосах и терпкого вкуса. Именно его, Дина, вкуса. Он не чувствует в этом вкусе никого другого и тонет в нем, жадно, до помутнения в глазах и приятной тяжести в паху.
Сэм смотрит снизу вверх, и Дину кажется, что он сходит с ума от этого взгляда.
- Это ты, - шепчет брат, уверенно целуя грудь и обводя языком сосок. Поднимается на постели и прикасается к губам, мягко, пока еще совсем легко. – И это ты, - снова говорит он. – Мне никогда не будет противно целовать тебя.
Дин задыхается. От податливого тела под руками, от жары, от сковывающего грудь чувства тепла благодарности за то, что все так – открыто и искренне, всегда взаимно, всегда близко и на грани. Где-то на краю сознания мелькает мысль, что теперь он точно не сможет сказать Сэму, что не смог уберечь его от планов отца. Но это становится совершенно неважным, далеким, отложенным на завтрашний день, когда Сэм целует кожу на внутренней стороне его бедра и обхватывает ладонью вставший член.
Хриплый стон впитывают стены, и последний всхлип растворяется в духоте июля. Дин все еще судорожно цепляется пальцами за грубую ткань покрывала, когда Сэм отстраняется от него, коротко прикасаясь напоследок к губам. Дин мимолетно ощущает собственный вкус, и его захлестывает желание притянуть брата обратно, подмять под себя стройное тело и вернуть доставленное только что удовольствие. Всегда все делить пополам – так они привыкли. Сэм, вспотевший, растрепанный, с раскрасневшимися, припухшими губами, подставляется под поцелуи и прикосновения, бесстыдно и громко стонет, зарываться лицом в подушку и тихо шепчет что-то, расслабляясь в самом конце.
Дин ложится рядом на постели, положив брату на спину руку. Тому тяжело немного и слишком жарко, но против он ничего не имеет.
- Сэм… - зовет Дин тихо, понимая, что откладывать вдруг найденные слова на завтра нельзя.
- Мммм? – лениво откликается мальчишка, неловко поворачиваясь на кровати лицом к брату.
Дин жадно смотрит в родные, чуть потемневшие глаза, видит довольную улыбку, и на сердце становится чуточку легче.
- Давай пошлем все к черту? – предлагает он.
Сэм снова хмурится, но уже не так, как раньше, а задумчиво. Через некоторое время приходит понимание, и Сэм тихонько смеется, утыкаясь Дину в шею лицом. Смех щекочет, но Дину плевать.
- У нас нет денег, - укоряет как всегда рассудительный Сэмми, но в глазах уже отражаются знакомые искорки
Дин тоже смеется, прижимая братишку к себе.
- У нас все будет, Сэмми. Нужно только свалить отсюда, пока совсем не увязли.
Сэм брату верит. Тот не лгал с тех пор, как мягко прошептал «больно не будет» в их первый раз.
У них все будет